и малая толика того, что я хотела бы рассказать
Не данарайка, не тинойка- беззвестная сирота, до самой смерти мучавшаяся сном, в котором с её маленьких детских пальчиков слетает в лицо столь похожему на неё мальчишке целый сноп неугасимых искр.
Её передали с рук на руки, закутанную в нестерпимо воняющую гарью тряпку. Девочка промолчала весь день и оживилась только на вечерней заупокойной службе, вдруг отозвавшись на голос похоронного колокола, срывавшего с крытых черепицей крыш стаи воронья.
"Монннн... Монннн..."
Колокол кричал всю ночь и девочка не сомкнула глаз, вторя его голосу словами, которые так плотно сцепились с ней к утру, что стали, наконец, её именем. Именно под ним она и приняла в последствии постриг, присягнув Полнокровной и Ордену Карающей Длани, на следующей же день после того, как в присутствии девяти Верховных Магистров разожгла на голой ладони не угасающее без её воли пламя. Её признали валари, что значило с данарайского "владеющий огнем" и, миновав период послушничества, она стала одним из Младших Магистов, в свои неполные пять лет.
В столь высоком для ребенка сане не было никакой фактической необходимости- разумеется, неразумное дитя, будь его предплечья хоть трижды прокрашены черной краской, не могло нести на себе и толики ответственности тех, кто доказал свое право носить и эти знаки отличия, и это звание, ровняющее его с рыцарями в миру. Это делалось больше для правильности ведения учета в орденских переписях, ведь если дети-послушники могли покинуть стены Ордена Карающей Длани в случае нахождения их прямых или ближайших родтвенников, то валари, как и любому из принявшх постриг Младших и Страших Магистров, путь в мир был закрыт. Пусть хоть вся бы его родня собралась под неприступными замковыми стенами, валари не покидал пределов владений Ордена без высочайшего разршения совета девяти Верховных.
И на то, разумеется, были причины более весомые, чем любая материнская любовь.Уж не ей, спалившей отеческий дом вместе с доброй половиной кожевенной слободы, было жалваться на затворничество...
Дни её проходили в бесконечном учении, а ночи в келье, больше похожей на камнный мешок для хранения лампадного масла, чем на жилое помещение. Оббитая железом дверь, соломенный тюфяк и два ведра воды, стоящих в изголовье этого неприхотливого ложа. Забывшей тепло материнских рук, не помнящей мягкость перины и тепло очага, Мон-Мон было несложно привыкнуть к такому укладу. Больше неудобства приносили нескончаемые тренировки и многочисленные, кажущиеся бессмысленными послушания. Валари должны были уставать. И к ночи они валились на свои соломенные кровати без памяти, засыпая без страхов и снов, чтобы утром снова и снова рвать воздух взмахами рук и ударами палок, уворачиваться от летящих мешочков с зерном, ловить подброшенные в воздух камни и таскать, таскать ненавистные ведра с водой.
Когда же Мон-Мон научилась сплетать отточенные пассы в хлесткие удары, высекающие из воздуха сполохи искр и ржаво-красные полосы настоящего огня, когда смоченной краской иглой в её руки вплели первые заклинания, она впервые увидела Лира, в ту пору уже три года отсидевшего в замковом подвале...